Исторический смысл открытого
кризиса в психологии начала ХХ века. Терзание «души» на зыбкой границе
оппозиции
Известный, во многом благодаря
критическому анализу Л.С. Выготского, кризис психологии начала ХХ века был
обусловлен поиском редуцированного универсального принципа, с помощью которого
можно было бы определить предмет науки. Ни психометрия, ни психофизика, ни
психофизиология не могли внести хоть какую бы то ни было ясность в решение
этого жизнеутверждающего для психологии вопроса. Стало понятным, что вне
культуры психологии неразрешим.
Особенностью периода конца XIX в. была обусловлена тем обстоятельством,
что в это время началось статусное формальное утверждение истории,
антропологии, психологии в роли самостоятельных наук. Обозначился четкий социальный
вопрос к официально утверждающейся психологии на определение «адресных данных»:
предмета, категориального аппарата, принципов и методов, что собственно
составляет методологию любой признанной науки. Ситуация Московском
Психологическом Обществе, организованном Московском университете философами
М.М. Троицким и Н. Гротом в 1885 г., была весьма типичной для методологических
коллизий психологических дискуссий данной науки во все времена: «психология, не
успев еще превратиться в самостоятельную науку и выйти из – под контроля
философии и истории, становится интегральной сферой научной деятельности, той
областью, в которой смогли сойтись друг с другом как представители «наук о
духе» (те же историки и философы), так и представители двух противоположенных
(и в определенной степени противоборствующих) направлений, а именно естественниками
и гуманитарии. В этом смысле очень показателен состав Общества: в него входили
как ученые философски ориентированного подхода (Н.Я. Грот, Н.И. Кареев, А.А.
Козлов, В.И. Герье, М. Лопатин, Вл. Соловьев, Н. Бердяев, С.Н. Булгаков), так и
ученые-естественники (И.М. Сеченов, В.М. Бехтерев, А.А. Токарский), кроме того,
его членами были Л.Н. Толстой, В.И. Вернадский, многие крупные европейские
ученые этого периода – В. Вундт, Г. Спенсер, К. Фишер и др.» [6, с.263].
Кризис приобрел протяженность во
времени, поэтому психологи называют его перманентным. Нетрудно согласиться с
иронией о перманентности, если проанализировать методологическую ситуацию конца
XIX
века среди российских ученых, озабоченных организацией психологической науки. неиссякаемая
свежесть кризиса в его перманентной продленности до наших дней станет
очевидной, если вспомнить приведенные Л.С. Выготским «верные» тезисы Ланге по
анализу состояния психологической науки на 1914 год (!):
Отсутствие общепризнанной системы
науки. Каждое изложение психологии у виднейших авторов построено по совершенно
иной системе. Все основные понятия и категории толкуются по-разному. Кризис
касается самых основ наук.
Кризис разрушителен, но благотворен:
в нем скрывается рост науки, обогащение ее, сила, а не бессилие и банкротство.
Серьезность кризиса вызвана промежуточностью ее территории между социологией и
биологией, между которыми Кант хотел разделить психологию.
Никакая психологическая работа
невозможна без установления основных принципов этой науки. Прежде чем
приступить к постройке, надо заложить фундамент.
Наконец, общая задача – выработка
новой теории – «обновленной системы науки». Однако глубоко неверно понимал он
эту задачу: она состоит для него «в критической оценке всех современных
психологических направлений и попытке их соглашения» [цит. по 1, с.373].
Если мы вспомним, что основной
стратегической линией развития культурно-психологической мысли была стратегия
сохранения, то Выгосткий эту линию принял как методологическую установку и
приложил немало усилий для ее утверждения. Он пишет, «задача вовсе не в том,
чтобы выделить свою работу из общей психологической работы в прошлом, но в том,
чтобы объединить свою работу со всей научной разработкой психологии в одно целое
на некоей новой основе. Выделить же мы хотим не свою школу из науки, а науку –
из ненауки, психологию – из непсихологии. Этой психологии, о которой мы
говорим, еще нет; ее предстоит создать – не одной школе. ...у психологии будут
свои гении и свои рядовые исследователи; но то, что возникает из совместной
работы поколений, гениев и простых мастеров науки, будет именно психологией» [1,
с.436].
Он против конфронтационных
отношений между школами, против того, чтобы «всякие два имени в
последовательном порядке считать кризисом, а всякое новое мнение –
опровержением истины» [там же, с.372]. Новая теория, как остроумно замечает
Л.С. Выготский, не есть «реляция воюющего штаба» [там же]. Материализм в своей
неистовой борьбе с идеализмом трансформировался в образ Левианфана, но
психология по сути своей должна избегать экспансивного стиля движения в
культурном пространстве. В начале ХХ века обнаружился кризис психологии,
который не был инспирирован извне, это был внутренний кризис науки, которую
надлежало решить в самых принципиальных точках отсчета. Выготский обозначил
круг вопросов, без решения которых невозможно было бы представить психологию
как науку:
- «Предмет психологии – самый
трудный из всего, что есть в мире, наименее поддающийся изучению; способ ее
познания должен быть полон особых ухищрений и предосторожностей, чтобы дать то,
чего от него ждут» [1, с.417].
- «Нужна методология, т.е. система
посредствующих, конкретных, примененных к масштабу данной науки – понятий» [там
же, с.418].
- «Надо найти теорию, которая
помогла бы познать психику. Но отнюдь не решения вопроса психики, не формулы,
заключающей и суммирующей итог научной истины» [там же, с.418].
- «Какая будет методология и скоро
ли она будет, мы не знаем, но что психология не двинется дальше, пока не
создаст методологии, что первым шагом вперед будет методология, это несомненно»
[там же, с.423].
Кризис начала ХХ века породил
несколько школ, как приятно говорить о психоанализе, бихевиоризме и
гештальтпсихологии. Эти направления можно было бы назвать отдельными
психологическими науками, поскольку «науки классифицируются и обозначаются не
по объекту их изучения, а по принципам и целям изучения» [там же, с.429].
Принципы данных школ различны так же, как и совершенно разные интерпретации
психики в их рамках.
Психоанализ как теория одной нормы
Психоанализ – наиболее радикальное
по отношению к культуре направление в психологии – было основано З. Фрейдом. Он
пронзительно четко увидел оппозицию культурного и натурального в человеке. Эта
позиция была задана в противостоянии, в априорной несовместимости этих двух
начал, при доминировании натурального. Главная работа Фрейда по данной проблеме
– «Недовольство культурой» было написано в 1930 году, то есть переосмысление
мэтром результатов психоанализа. Он понимает культуру как следствие
биологической эволюции, считает, что культурой правит необходимость. Оценивая
культуру как источник страданий человека с его подавляемыми общественной
договоренностью инстинктами, Фрейд видит эту оппозицию культурного и
натурального созвучно Лукрецию, у которого «род людской игу законов себя
подчинил и стеснительным нормам …страх наказаний с тех пор омрачает все жизни
соблазны» [цит.по 8, с. 307]. Культура в представлениях Фрейда становится
универсальной усмиряющей нормативной заданностью. Важно было конкретизировать
сюжет этой оппозиции, что и было сделано Фрейдом: он выделил, по существу, одну
единственную культурную норму, принявшую вызов дикой биологической природы.
Первой нормой, трансформирующей бунтующую бессознательную человеческую природу,
Фрейд назвал запрет инцест. Этот наиболее громкий сценарий, где разворачивается
баталия между природой и культурой, был назван Леви-Строссом методологически
ценным «скандалом», «явлением, не желающим мириться с доставшейся ему
оппозицией природа / культура и стремящимся разом присвоить себе как предикаты
природы, так и предикаты культуры. Запрет на инцест универсален, и в этом
смысле можно сказать, что он принадлежит природе; однако в то же время он
является именно запретом, системой норм и табу, и в этом смысле его следует
считать принадлежащим культуре» [12, с.413]. Эта оппозиция символизирована
посредством обращения к мифу об Эдипе:
«Эдип
– персонаж греческой мифологии. Он был сыном Лая, царя города Фивы, и его
супруги Иокасты. Когда Эдип появился на свет, оракул потребовал от царя
уничтожить ребенка, ибо судьбой ему было предначертано убить Лая и взять в
супругу собственную мать.
Тогда
новорожденного со связанными ногами оставили на горе на растерзание диким
зверям. Ребенка, однако, подобрал пастухи, назвавшие его Эдипом (это и значит
«тот, у кого связаны ноги»), и передали царю города Коринфа, у которого он и
рос, не подозревая о своем происхождении. Но вот Эдип узнает о висящем над ним
ужасном пророчестве, думая, что царь Коринфа и есть его настоящий отец, он
убегает, пытаясь спастись от судьбы.
По
дороге он ссорится с одним стариком и убивает его: он не знает, что старик этот
и есть его родной отец, Лай. Подходя к Фивам, он сталкивается со Сфинксом,
который терроризует всю страну тем, что загадывает загадки и под угрозой смерти
требует их разгадать. Эдип должен разгадать такую загадку: «Какое животное
утром передвигается на четырех ногах, днем – на двух, а вечером - на трех?» Ответив, что речь идет о человеке и
трех главных этапах его жизни, Эдип освобождает город от напасти. Жители Фив с
триумфом вносят его на руках в город, избирают своим царем, и он женится на
царице Иокасте. У них родится два сына и две дочери, и они совершено счастливы,
пока оракул как-то не открывает Эдипу совершенный им грех - отцеубийство и
кровосмешение. Обезумевшая от горя Иокаста вешается, а Эдип выкалывает себе
глаза. Его изгоняют из Фив, и он со своей дочерью Антигоной скитается по
стране, пока не умирает недалеко от Афин» [3, с.60-61].
Противоречие между натуральным и
культурным для Фрейда становится источником объяснения всеобщих детерминант
психики человека: «все универсальное в человеке относится к природе и
характеризуется спонтанностью, тогда как все, что подчиняется той или иной
норме, принадлежит культуре и несет на себя печать относительности и
своеобычности. В этом случае мы сталкиваемся с фактом, или, точнее, с
совокупностью фактов, которые в свете предшествующих определений, предстают
едва ли не как скандал: ведь запрет на инцест совершено недвусмысленно включает
в себя две неразрывно связанные черты, в которых мы увидели
взаимопротиворечивые признаки двух взаимоисключающих начал: он представляет
собой правило, но это единственное правило, среди всех прочих социальных
правил, носит универсальный характер» [12, с.413].
Фрейд представил психику как
структурированное единство сознания, предсознания и бессознательного.
Бессознательное – «ид» (оно) – является центральной частью структуры
психического. Ид «содержит все унаследованное, все, что есть при рождении, что
заложено в конституции – кроме всего прочего, следовательно, те инстинкты,
которые возникают в соматической организации и – которые в ид находят первое
психическое выражение в форме, нам неизвестной» [10, c.19]. Фрейд объясняет
психику через два главенствующих инстинкта – самосохранения (инстинкт смерти) и
продолжения рода (сексуальный). Он исходит из постулата о том, что источником
душевного опыта человека является его тело. Физиология мозга может объяснить,
по мнению Фрейда, всю сложную природу человеческого бытия. Психика представлена
не только сознанием, но и бессознательной областью. Если привести аналогию с
айсбергом, то подводная, наибольшая часть психики и есть бессознательное. Есть натуральная
бессознательная психика, отягощенная сексуальным и агрессивным потенциалом, и
есть сознания, способное к анализу культурных условий человеческого бытия. Эти
два начала - натуральное и культурное – находится в антагонистических
отношениях.
«Ид» (бессознательное) – вне
культуры, не знает ценностей добра и зла, нравственности, морали.
«Эго» (Я) – та часть структуры
психического, которая представляет реально осознаваемую действительность,
контакт с реальностью. Задача эго – самосохранение, защита, адаптация,
деятельность как осознанная активность. Эго представляет собой некое
дипломатическое начало, выступающее как посредник между ид и действительность. Поэтому
эго не только адаптирует ид к культуре, но и по отношению к ид эго предъявляет
некоторые санкции, которые сводятся к ограничению инстинктов. Эго стремится
достичь удовольствия, но избегая конфликта с внешними обстоятельствами
насколько это возможно. Ид выражает потребность, эго обнаруживает возможности.
Суперэго – это субъективно
осознаваемая, критически переживаемая личностью культура. Суперэго – это
хранилище моральных устоев, норм, табу, запретов. Это своеобразный цензор,
выполняющий, по Фрейду, - три функции – совесть, самонаблюдение и формирование
идеалов.
Драма личности состоит в решении
задачи примирения инстинктов и культуры. Фрейд не считал, что сей антагонизм
фатален. Он говорит о том, что человеку доступно счастье при условии, если он
научится любить и работать («lieben
und
arbeiten»).
Под этим подразумевается оптимальное вытеснение (сублимация, катарсис)
инстинктивной энергии – либидозной, агрессивной – в реальных переживаниях эго. Психическая
энергия в процессе катексиса помещается в реальную репрезентацию личности в
какой-либо идее, увлечении, занятиях и т.д. При меланхолии, к примеру, человек
теряет интерес к будущим или настоящим событиям, а прошлое, особенно утрата
утешают меланхолика, катексис в области утраченного позволяет сублимировать психическое
напряжение, что обеспечивается страданиями эго дипломатично примирить ид и
нежелательную действительность.
Оценить понимание оппозиции
природного и культурного в концепции Фрейда невозможно вне обращения к его
работе «Недовольство культурой». По существу все обвинения в адрес психоанализа
о том, что область его идей ограничена психиатрией были бы отчасти оправданы,
если бы Фрейд не обратился к культуре как инстанции объяснения природы
психического. Неслучайно, Выготский считает психологию Фрейда «насквозь
социологичной» [2, с.36].
Значение культуры, умаляемое
Фрейдом, было для психоанализа причиной противоречий внутри школы. Возник
раскол в рядах единомышленников Фрейда, приведший к разрыву отношений учителя с
его талантливыми учениками – Юнгом и Адлером. На Юнга возлагались большие
надежды как на продолжения учения – талантливого, эрудированного мыслителя.
Юнга тяготило игнорирование культуры, и он вынужден был обратится к истокам
мифологии. Юнг увидел некоторые общие универсальные тенденции в культуре,
которые, на его взгляд, имели детерминирующее значение при формировании
индивидуальной психики. Он увидел символическую природу искусства, самозабвенно
восторгался знаковой репрезентацией культурных смыслов. Юнг был покорен
культурной, о возвращении в пенаты фрейдовского психоанализа уже не могло быть
и речи.
Принимая бессознательное в качестве
достойного предмета исследований, Юнг полагал, что оно не исчерпывает себя
фрейдовской интерпретацией: «Бессознательное никоим образом не является пустым
мешком, где собираются отбросы сознания… это целая вторая часть души» [цит. по
10, с.57]. Решением проблемы взаимодействия личного бессознательного и внешне
представленной действительности было введение Юнгом понятия «коллективного
бессознательного», которое внелично, содержание его универсально и не причастно
различному опыту человека. Его глубокий интерес к культурным различиям Востока
и Запада, к мифологии, увлечение философией Ницше, произведениями Гете породили
у Юнга более почтительное отношение к феномену культуры. Однако культуру он
мыслит как вросшее в психику образование, подобно врожденным инстинктам или
задаткам: «его содержание (называемое архетипами) – первичные условия или
паттерны психического формирования вообще» [там же, с.62-63]. Архетипы Юнг
рассматривает как некие структуры, организующие психику, это «первые образы»,
встречающиеся в самой ранней мифологии. Они максимально универсальны. Например,
архетип матери – это самый широкий образ кормилицы, жизньдарующей,
воспитывающей. В то же время этот архетип включает и угрожающие, доминирующие
мотивы. Юнг обозначает взаимодействие эго и архетипов коллективного
бессознательного. Функции мышления, чувствования, ощущения, интуиции, которыми,
по мнению Юнга, обладает психика, позволяют познавать архетипы. Результатом
познания является трансформация коллективного бессознательного образа архетипа в личностный символ. Таким образом,
Юнг выводит психоанализ за пределы животных инстинктов. Это был компромисс, в
рамках которого Юнг по существу остался психоаналитиком, он попытался
натурализировать культуру, наделив ею человека с первого мига его рождения.
Дуализм Юнга наложил ограничения на его психологию. Заслуга же Юнга в рамках
культурной психологии заключается в том, что он показал ограниченность
психоанализа, обусловленную игнорированием культуры.
Бихевиоризм:
за рамками «крыс и пищи»
Поиск предмета психологии,
необходимость объяснения природы психического и породил парадоксальную
нигилисткую концепцию, отрицающую личность, самость, сознание – все, что вне
наблюдаемого поведения. Бихевиоризм есть психология поведения, выросшая из
экспериментов над животными, простых аналогий поведения животных и человека в
обобщенную философию, оказавшую широкое влияние за пределами психологии.
Впервые о бихевиоризме заявил Дж.
Б. Уотсон, следующим образом определивший суть данной концепции: «Психология с
точки зрения бихевиориста, - чисто объективный раздел естественных наук. Ее
теоретическая цель – предсказание поведения и управление поведением.
Интроспекция не принадлежит по существу к ее методам… Бихевиорист в своих
попытках прийти к единой схеме реагирования не делает различий между человеком
и животным» [цит. по 90, с.51]. Известны и часто цитируемые слова Уотсона
относительно безграничных возможностей бихевиористских подходов в педагогике:
«Дайте мне дюжину здоровых младенцев, и, создав для них соответствующую
воспитательную среду, я гарантирую, что любого из них выращу кем угодно, по
выбору – врачом, адвокатом, художником, торговцем, или, если угодно, вором или
нищим, причем независимо от его способностей, призвания или расовой
принадлежности его предков» [цит. по 9, с.170]. Впоследствии в силу ряда
жизненных обстоятельств Уотсон оставляет научную карьеру, занявшись рекламным
бизнесом.
Теоретиком бихевиоризма,
выстроившим концептуальную линию данного учения, стал Б.Ф. Скинер. Он был
радикальным сторонником естественнонаучного подхода в психологии и считал
ссылку на любые неочевидные, внутренние факторы при объяснении психики чем-то
вроде пережитков примитивного анимизма. Он принимал употребление «личность»,
«воля», «достоинство» и т.п. как «издержки молодости» психологии, полагая, что
и биология, и физика прибегали к подобным объяснениям на самых ранних этапах
своего формирования.
Бихевиоризм представлял личность
как набор паттернов поведения, а само поведение как следствие селективного
влияния среды. Личность представляла собой, по мнению бихевиористов, закрытый
ящик, поэтому интерес психологии могут представлять лишь «входы» в него и
«выходы» вовне. Под входами понимается стимул, влияние, сигнал, а на выходе
формируется реакция, поведенческие акты. Формула «стимул – реакция» отражает
маршрут исследований и интерпретаций бихевиориста. При всем скепсисе по отношению
к культуре, выказываемое бихевиористами, данная теория не остается за бортом
истории культурной психологии, поскольку психология присвоения стимула – это
серьезнейшая проблема взаимодействия внутреннего и внешнего, так или иначе
решавшаяся в рамках бихевиоризма. Сегодня можно сказать, что бихевиоризм никак
не причастен к зоопсихологии, имеет успешные приложения технологий обучения, в
психотерапии. Например, совершенно иначе, чем видится смысл психотерапии в
бихевиоризме:
1. Бихевиоральная терапия стремится
помочь людям стать способными реагировать на жизненные ситуации так, как они
хотели бы реагировать. Это включает количество и / или объем личного поведения,
мыслей, чувств и уменьшение или исключение нежелательного поведения.
2. Бихевиоральная терапия не
пытается изменить эмоциональную суть отношений и чувств личности.
3. Бихевиоральная терапия полагает,
что позитивное терапевтическое отношение – необходимое, но недостаточное
условие эффективной психотерапии.
4. В бихевиоральной терапии жалобы
клиента принимаются как значимый материал, на котором терапия фокусируется, а
не как симптомы лежащей за ними проблемы.
5. В бихевиоральной терапии клиент
и терапевт приходят к эксплицитно выраженному пониманию проблемы с точки зрения
актуального поведения клиента (например, действий, мыслей, чувств). Они
договариваются о специфике целях терапии, определенных таким образом, что и
клиент, и терапевт знают, когда это цели достигаются [11]. Психотерапевт
работает с поведением. В причинно-следственной цели бихевиористу значимо
следствие, через которое можно управлять и воздействовать на причину.
Бихевиоризм с радикально
социологизатоскими подходами к управлению поведением обозначает некую фатальную
несвободу человека от внешних воздействий, не оговаривая в то же время
содержательные аспекты культурного пребывания человека в среде, не обозначает
бихевиоризм и ценностей, считая, например, эмоции фактором подкрепления
реакций.
В рамках культурной психологии
могут быть обсуждаемы такие понятия бихевиоризма как оперантное поведение,
функциональный анализ, награда, наказание, обуславлевание – все, что может
понятно в пределах присвоения внешних стимулов. Бихевиоризм испытывал
методологический дискомфорт от факта наличия вербальных средств в среде, от
ряда экспериментов по обуславливанию, когда реакции, к примеру, по выработке
зрительных иллюзий выступали как культурнообусловленные.